Если вы полагаете, что в наше время люди с психическими расстройствми стигматизированы и дискриминированы, то, во-первых, у вас хороший словарный запас, а во-вторых, вы правы.
Действительно, многие норовят поставить психиатрический диагноз, который позволил бы сразу и объяснить непонятные отличия в поведении или мышлении другого человека, и поместить этого непонятного человека на лечение, и оградиться от сумасшедших, и вообще.
Само по себе наличие психического расстройства в странах вроде Беларуси и впрямь может вылиться в серьезную проблему. Несмотря на всевозможные декларируемые законами равные права, подзаконными актами эти права ограничиваются, порой весьма сурово, особенно в практической применении, так как здесь к подзаконным актам присоединяется традиционное «как бы чего не вышло» и «а нахуй мне эти проблемы, я лучше перестрахуюсь».
Диагноз психического расстройства сам по себе может послужить причиной ограничения человека в возможности управления транспортом, воспитании детей, трудоустройстве (мне вспоминается старое постановление по вопросам профпригодности, где психическое расстройство – безо всякой дополнительной расшифровки, а значит, к примеру, это могло быть и паническое расстройство – было противоказанием к работе за ЭВМ; в новой версии это, если не ошибаюсь, пофиксили). В конце концов психическое расстройство может привести человека к потере вообще всех гражданских прав, подобное состояние в нашем законодательстве шифруется под названием «недееспособность» - и это отдельная большая и больная тема.
Так вот, к чему я это всё рассказываю? А к тому, что во времена не столь давние подобное положение дел представлялось естественным и единственно возможным. Сумасшедших просто изолировали, прятали подальше от нормальных людей в сумасшедшие дома и забывали о них (см. «недееспособность» и «дом-интернат психоневрологического профиля»). Это было, в общем, объяснимо: и времена были не в пример более суровые ко всем, не только к поехавшим кукушкой, и лечения нормального никакого не было.
Стоит отметить, что ко второй половине позапрошлого века психиатры уже мало-мальски разобрались, что бывает «психоз» - когда человек совершенно свихнулся, и «невроз» - когда чего-то там у него в голове повернулось, но опасности он не представляет. А психоаналитики так и вообще придумали этих «нетяжелых» как-то там лечить. И даже снискали неоднозначную, но славу на этом поприще. И даже пробовали применить свои умения на «тяжелых», но ладилось, говоря по правде, так себе.
С другой стороны в Третьем Рейхе тоже придумали, как решить проблему с сумасшедшими. Ничего оригинального: все проблемы они решали стереотипно «нет человека – нет проблемы» (кажется, фразу придумали не они).
Всё это было преамбулой. А теперь – амбула.
Вторая мировая война в буквальном смысле перевернула всю историю человечества. Оно обнаружило, что достаточно неплохо умеет уничтожать себе подобных и дошло ровно до тото места, когда следующим шагом оно, скорее всего, уничтожит само себя. Несмотря на традиционно высокий уровень долбоебизма в человеческой популяции в целом, уничтожить себя во цвете лет ей всё же не хотелось. Пришлось предпочесть холодную войну обжигающей.
Это дало воможность: приподнять голову, перестать терять молодое трудоспособное население в окопах, повысить уровень благосостояния, развить немного еще и мирные технологии вдогонку за военными и, самое главное, это вынудило распуститься буйным цветом ранее немодные, даже маргинальные, идеи равенства, гуманизма и прочего. Деваться было некуда, допускать появление фюреров в странах первого мира было слишком уж чревато непредсказуемыми последствиями, поэтому гуманистические идеи нуждались в максимально быстром и максимально широком их распространении, что и случилось. Причем – совершенно естественным образом.
Не могли они обойти стороной и психиатрию. Понемногу и психиатры стали задаваться вопросами вроде «А вдруг психи, которых мы пользуем, такие же люди, как и другие?», «А не может ли быть так, что сумасшедшие имеют какие-то права?» и прочим, что еще совсем недавно почти не приходило никому в голову ввиду того, что это полная и очевидная совершенно бесполезная бессмыслица.
Поспособствовало этим настроениям и появление первых по-настоящему действующих препаратов – нейролептиков и антидепрессантов. Конечно, перечень их побочных эффектов гораздо длиннее того текста, который я успел написать (что, впрочем, не мешает широко применять хлорпромазин и амитриптилин до нынешнего времени, по крайней мере, в некоторых странах), но зато они лечили, то есть убирали симптоматику болезни или, по крайней мере, ту ее часть, которая психиатрам казалась наиболее важной.
Здесь еще стоит упомянуть первое важное для антипсихиатрии имя (на самом деле второе, первым будет, как водится, Фрейд) – Грегори Бейтсона, который не был психиатром или даже врачом, но был человеком, безусловно, выдающимся и интересовавшимся самыми разными вещами. Однажды ему довелось заинтересоваться психиатрией, он тут же внес в нее огромный, хоть и противоречивый вклад, придумав идею «двойного послания» и заронив сомнения в молодые души, в частности, в душу Рональда Лэйнга (о нем речь будет позже), после чего двинулся дальше в своих интересах.
В 50-е годы распространенными методами лечения психических расстройств были инсулинокоматозная терапия (введение пациента в гипогликемическую кому), электросудорожная терапия (индукция судорожного припадка с помощью электрического тока), маляриятерапия (инфицирование пациента малярей) и, наконец, апофегей психиатрии (и самое на тот момент новомодное увлечение) – лоботомия (хирургическое повреждение или разъеждинение долей мозга). Из всего вышеперечисленного в наше время относительно широко применяется только ЭСТ, но в значительно видоизмененном варианте.
Все эти замечательные методы были предложены добрыми докторами (и не только) в 1910 – 1930-е годы, и до середины 50-х годов не казались никому чем-то необычным.
Любопытно то, что лоботомия, поначалу показавшаяся советским психиатрам перспективной, в 1950 году была заклеймена, как метод «буржуазной лженауки» и тут же запрещена, зато инсулинокоматозная терапия применялась до конца 80-х.
Итак, первые послевоенные годы охарактеризовались страхом перед новой войной, на этот раз уже ядерной. На этом фоне активизировались гуманистические и левые настроения в обществе, затронувшие, и неслабо, и психиатрию.
Первым антипсихиатром традиционно считается Рональд Лэйнг. В юношестве он увлекался философией, мечтал стать писателем и написать к тридцати годам книгу, в каковом деле и преуспел. Выучился на врача, специализировался по неврологии, но во время службы в армии стал военным психиатром. Потом он прошел обучение психоанализу, хотя на практике оказался не совсем психоаналитиком, применяя эклектичный подход.
В 1957 году Лэйнг написал «Расколотое Я», первую антипсихиатрическую по своей сути книгу. Она начинается довольно спокойно, с обсуждения психоза с психоаналитических позиций, но далее автора постепенно расправляет крылья, сбрасывает груз привычных «заблуждений» и добирается до стирания границ между болезнью и здоровьем. Психоз в его интерпретации превращается в некое особое видение реальности, возможно, более интересное и богатое, чем «норма». Это было достаточно радикально для того времени, но тем не менее данное произведение было воспринято благосклонно, хотя истинную популярность оно обрело существенно позже. Потом, развивая эту свою теоретическую концепцию, Лэйнг придумал, что шизофрения – не столько болезнь, сколько «путешествие» к новой жизни.
В 1965 году Лэйнг открыл в Великобритании терапевтическую общину Кингсли-холл, в которой пациенты и врачи уравнивались в правах. Лечения в общепринятом понимании в общине не было, пациентам предалагалось просто пережить свой психоз, совершить свое «путешествие». В итоге Кингсли-холл превратился в то, во что и должен был превратиться, учитывая что на дворе был конец 60-х: место тусовки хиппи, леваков и неформалов самого разного уровня и в источник недовольства соседей. В итоге здание, оставшись без должного ухода (не до того было ниспровергателям, молодым и не очень), начало портиться. В 1970 проект пришлось закрыть. Власти, что интересно, довольно безучастно взирали на всё это дело, особо в него не вмешиваясь.
Лэйнг и сам был натурой мятущейся, ищущей. Он не чурался «расширения сознания» с помощью ЛСД и алкоголя, да и вообще соответствовал духу времени и своим теоретическим взглядам. После закрытия Кингсли-холла он продолжал практиковать как психотерапевт, писал книги, читал лекции, поддерживал развитие терапевтических общин по всему миру и умер в 61 год от сердечного приступа.
У Лэйнга был друг, Девид Купер, с которым они совместно открывали Кингсли-холл. Купер тоже был доктором, тоже имел собственную практику, тоже экспериментировал с нетрадиционными подходами в терапии (еще до Кингсли-холла у него был свой, чуть менее радикальный проект, Вилла 21, существовавший на базе бывшего отделения инсулинокоматозной терапии в психиатрической клинике), но книг поначалу не писал, поэтому упустил пальму первенства. Зато именно он в 1967 году придумал термин антипсихитария (когда наконец-то тоже взялся за писательство). Более того, технически именно он и есть единственный антипсихиатр, потому что Лэйнг и прочие всячески открещивались от этого наименования.
Лэйнг был теоретиком (и практиком) и писателем. Купер был революционером. Для Лэйнга вопросы психического здоровья были, главным образом, вопросами онтологическими, для Купера – политическими.
У Лэйнга психоз вызывала «шизофреногенная мать» (довольно распространенное даже и сейчас представление) и вообще семья, у Купера – буржуазная семья, психоз же, по Куперу – антибуржуазный бунт.
Когда Лэйнг начал увлекаться психонавтикой, Купер уехал в Аргентину делать революцию и восхищался духом свободы, царившим там, впрочем, в 1972 году дух свободы ощущался на Западе повсеместно (удивительно, а может и наоборот, совершенно неудивительно, что он не добрался до Кубы). Революцию он, впрочем, не сделал и вернулся в Европу, на этот раз во Францию, где и умер в 55 лет от сердечного приступа.
Во Франции жил Мишель Фуко, который и пригласил Купера. Он не был психиатром, он был философом, социологом, политологом (представители разных специальностей никак не могут его поделить). Его больше интересовала социально-философская сторона психиатрии, он писал про историю психитарии, все эти корабли безумия, дома умалишенных, про изоляцию психически больных и их дегуманизацию. Принадлежность его к антипсихиатрии, скорее, косвенная, но он сотрудничал с Купером и Базальей (см. ниже), а его теоретические труды, возможно, оказались в итоге более значимыми, чем творчество Лэйнга или Купера.
Итальянский психиатр Франко Базалья прославился тем, что, увлекшись идеями Фуко, создал концепцию «институционального психоза» - психоза, усугубляющегося особыми, неестественными и бесчеловечными условиями пребывания психически больных в стационарах.
В практическом смысле на Базалью повлияла история, случившаяся во время войны в городе Анконе, когда бомбой была разрушена психиатрическая больница. Спустя время, когда власти спохватились и решили выяснить судьбу пациентов, оказалось, что те благополучно разошлись по домам и спокойно там живут.
Эта история навела Базалью на радикальную идею закрытия психиатрических клиник. Удивительно, но с третьей попытки его замысел удался: в 1972 году ему удалось закрыть больницу в Триесте, директором (!) которой он являлся. Больница была реорганизована в терапевтическое сообщество. Несмотря на то, что в 1972 году против Базальи был начат судебный процесс по делу об убийстве бывшим пациентом больницы в состоянии невменяемости родителей, в 1973 году ВОЗ признала Триест лучшим районом Италии по состоянию психиатрической помощи.
В 1973 году Базалья основал движение «Демократичная психиатрия», которое добилось в 1978 году принятия Закона 180 («Закон Базальи») - закона о реформировании всей службы психиатрической помощи в стране с закрытием психиатрических больниц и создания вместо них широкой сети общественных служб. Эта реформа повлияла на развитие психиатрии во всем мире, послужив началом мощной волне деинституализации психиатрии.
Базалья, к слову, от звания антипсихиатра также постоянно открещивался, да он, в сущности, таковым и не был, поскольку он не отрицал психоз, как форму психического расстройства, его целью была реформа психиатрической службы, ее гуманизация, смещение фокуса на интересы пациента.
Умер Базалья от рака мозга в 56 лет, всего через два года после принятия Закона 180.
Немного в стороне от упомянутых раньше персонажей стоит доктор Томас Сас. Он, как и положено почтенному антипсихиатру, таковым себя не считал, а трудовую деятельность начал в качестве психиатра (даже был профессором), а затем психотерапевта.
У Саса также обнаружился писательский талант, вынудивший его в 1961 году написать книгу «Миф душевной болезни». Сас сходу взялся отрицать психические заболевания как реальность на основании того, что «голова – предмет темный, исследованию не подлежит», значит, и болезней в ней быть не может, а то, что принято таковыми считать – лишь результат договоренности, пожалуй, даже сговора, между врачами-психиатрами.
Мол, анализов не возьмешь, инструментами работу головного мозга не исследуешь, следовательно, идея психической болезни – всего лишь выдумка для ограничения людей, маркировки неугодных, и вообще – инструмент власти.
В отличие от антипсихиатров – реформаторов психиатрии – Сас пошел по пути непримиримой борьбы. В 1969 году он, сдружившись с сайентологами, основал ГКПЧ – Гражданскую комиссию по правам человека. Сайентологи сами по себе довольно-таки занятные ребята, но Сас себя к ним не причислял, видимо, ему просто требовались достаточно одержимые люди, причем как бы не чуждые интереса к психическому здоровью.
Получилось довольно-таки феерично. ГКПЧ функционирует уже практически полвека, в том числе и на русском.
Последователи Саса и Хаббарда – наиболее одиозная часть антипсихиатрической тусовки, близкая по превалированию эмоциональной составляющей над рациональной к антипрививочникам и ВИЧ-диссидентам.
Они ищут (и непрерывно находят) свидетельства психиатрических злоупотреблений, требуют компенсаций, обличают и срывают покровы. Практического смысла в деятельности ГКПЧ не так уж много в силу и маргинального характера самой организации, и отсутствия у нее внятной позитивной программы.
Забавно, что Сас, отрицая в целом существование понятия «душевная болезнь», не отрицал существования неких «трудностей» и «проблем» в коммуникации или поведении, что позволяло ему сохранять психотерапевтическую практику, которую он, впрочем, таковой не считал.
Помимо отрицания психических болезней, Сас также отстаивал права на наркотики, самоубийства, презумпцию вменяемости.
Хотя Дэвида Розенхана обычно не упоминают, как антипсихиатра, его эксперимент, проведенный в 1973 году, был лучшим подарком, какой только можно придумать, для Томаса Саса.
Розенхан, наслушавшись Лэйнга, придумал эксперимент, демонстрирующий, что психиатры не в состоянии отличить больного человека от здорового. Эксперимент состоял из двух частей, обе из которых с блеском удались.
Сначала здоровые люди обратились в психиатрические клиники с жалобами на психические расстройства. Врачи не заподозрили симуляции, и все обратившиеся были госпитализированы, получали медикаментозное лечение и им не удавалось доказать, что они здоровы.
К слову, одним из псевдопациентов был сам Розенхан, уверенный, что через пару дней он выпишется из клиники, сумев всё объяснить врачам. По его словам, он и представить не мог, что проведет в стационаре почти два месяца.
Во второй части эксперимента, проведенной после опубликования результатов первой части, Розенхан объявил, что повторно направит псевдопациентов в известную клинику. Врачам предлагалось выявить симулянтов. Из 193 поступавших в клинику пациентов, 41 сочли симулянтами и еще 42 заподозрили в симуляции. Само собой, что никаких симулянтов на этот раз не было.
Антипсихиатрия при ближайшем рассмотрении оказывается достаточно неоднозначным явлением. Она оказала исключительное влияние на развитие психиатрии в гуманистическом ключе. Благодаря антипсихиатрическому движению началась борьба за дестигматизацию и деинституализацию психиатрии.
Множество критических замечаний в адрес психиатрии были совершенно справедливыми, особенно те, которые относились к критике традиционной коммуникации между персоналом психиатрических больниц и их пациентами. А эксперимент Розенхана вообще поставил под сомнение научность психиатрии.
Базалья, наименьший антипсихиатр и наибольший практик из всей компании, совершил революцию в организации психиатрической помощи не только для Италии, но и для всего мира.
Нынешнее положение дел в психиатрии, воспринимаемое как должное и даже как единственно возможное – во многом заслуга упомянутых ранее деятелей антипсихиатрического движения.
Права психически больных больше не оксюморон, это реальность, утвержденная Гавайской декларацией, принятой Всемирной психиатрической ассоциацией в 1983 году.
С другой стороны, антипсихиатры, даже «умеренные», исповедовали довольно сомнительные с научной точки зрения взгляды на психические расстройства, а недостаток весомых аргументов компенсировали большим эмоциональным зарядом. По эмоциональности всех сильнее, конечно, Сас и его сайентологи. Увы, но чистая эмоциональность по отношению к научным знаниям не так хороша, как при обсуждении гуманизма и прав человека (да и там не стоит забывать про разумные доводы).
В общем, вклада в психиатрическую науку, несмотря на имевшиеся претензии на сей счет, антипсихиатры не внесли.
В итоге, как и в прочих историях с нарушением прав различных групп людей, результатом антипсихиатрического движения стало то, что в последние лет 30 дискриминировать по признаку наличия психического расстройства стало моветоном.
К сожалению, как часто бывает, цирк уехал, а клоуны остались.
Движения так просто не угасают, достигнув намеченных целей. Во всяком случае, движения за права человека. Тут ведь как: чьи-то права так или иначе страдают в любом случае, так уж устроено в мире, где люди сосуществуют друг с другом, и положение это достаточно шаткое. Равновесие всегда можно сместить в одну из сторон.
А когда ты взялся за что-то бороться всерьез, бывает очень непросто признаться себе, что в какой-то момент пора бы уж и остановиться. У тебя же намечены пикет, митинг, саммит, куплены билеты, заказаны коктейли (молотова и мохито), забронированы отели и окна и, самое главное, выбиты средства. И что теперь, всем сказать «спасибо, расходимся»? Нет, так дела не делаются.
Поэтому антипсихиатрическое движение где-то там живет и пахнет, издает бюллетени, проводит семинары, организует пикеты, в общем, показывает свою деятельность.
И я скажу так: подобная фоновая активность нужна. На всякий случай, для острастки. Потому что мали как что повернется. А так, чуть что – они тут как тут.
И еще один моментик. Вся эта история произошла, никак вообще не задев 1/6 часть суши, гордо именовавшуюся СССР. Советские психиатры посмотрели на всю эту антипсихиатрическую вакханалию, покрутили пальцем у виска и продолжили работать по-прежнему.
Поэтому я еще помню инсулинокоматозную терапию и ЭСТ без миорелаксантов, а аминазин по сей день входит в перечень основных лекарственных средств.
Поэтому у нас до сих пор, несмотря на двадцатилетнюю историю законодательства в области защиты прав психически больных, действуют дискриминирующие подзаконные акты. А еще у нас до сих пор сохраняется понятие недееспособности. И интернаты для психически больных, в которых у «проживающих» нет вообще никаких прав.
Поэтому в 2002 году я стал интерном в крупнейшем медицинском учреждении страны (!) - Республиканской клинической психиатрической больнице, на тот момент насчитывавшей почти 2000 коек. Более того, она была одним из крупнейших медучреждений Европы. Ведь ни одному главврачу в Беларуси даже в страшном сне не придет в голову делать то, что делал Базалья в Италии. Его уволят тут же без шансов на сколько-нибудь приличное трудоустройство в учреждения государственной собственности (а других в психиатрии нет) в русскоязычном мире.
Поэтому идея гуманизации психиатрии, пришедшая в конце 90-х в Беларусь, как и прочие гуманистические идеи, выстраданные «там» и незамеченные в диких коммунистических стройках «здесь», выглядит очевидно чужеродным органом, очень тяжело приживающимся и никак не способным начать функционировать в полной мере.
Нет ни общей гуманизации, являвшейся фоном для гуманизации психиатрии на западе, точнее, она гораздо слабее выражена, ни соответствующего понимания, что это и зачем оно надо.
Существенное большинство людей, занятых в психиатрии, в принципе не понимают всей этой проблемы с правами каких-то там психов, что уж говорить про население.
Так что история антипсихиатрии – увы, не наша история.
При этом, что забавно, русскоязычная антипсихиатрия – одна из самых активных и агрессивных на текущий момент. Но из-за предельного радикализма и очевидно маргинального положения ее не поддерживают ни «традиционные», ни «антипсихиатрические» психиатры. Первым невдомек, что русскоязычная антипсихиатрия существует, а если б они и узнали о чем-то таком, решение было бы очевидным: положить и уколоть.
Вторые, как правило, выросли и выучились уже в этом веке или около того, и сразу усвоили современное «постантипсихиатрическое» положение дел и вполне себе справляются без этих сомнительных персонажей.
Но антипсихиатрам, ГКПЧ и прочим, и не нужно официальное признание официальной психиатрии или какие-то контакты с ней. Им достаточно движухи ради движухи.
На этом, пожалуй, и заканчивается история антипсихиатрии в моем кратком изложении.